Галиченко А.А. Усадьбы Крыма в первые годы Советской власти.

        В первых числах ноября 1920 г. Красная армия штурмом взяла Перекоп и лавиной устремилась к побережью. 16 ноября на всей территории Крымского полуострова окончательно установилась советская власть. Ровно через месяц, 16 декабря, председатель революционного комитета приказал «изъять из частного владения как разных ведомств, так и частных лиц, все имения Южного берега Крыма в районе от Судака до Севастополя включительно» [1]. Они объявлялись достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и передавались в ведение специально созданного Управления Южсовхоза. При нем начала работать комиссия по национализации имений, в первую очередь ялтинского региона.

        По данным статистики, только здесь до революции насчитывалось около 130 крупных и мелких помещичьих владений, не считая небольших усадеб в городах и курортных поселках Ялты, Алушты, Гурзуфа, Алупки и т.д. Туда входили наполненные художественными сокровищами знаменитые дома и дворцы, сады и парки, виноградники и прочие сельскохозяйственные угодья, ранее принадлежавшие представителям царской фамилии, дворянской знати, промышленной и финансовой элиты России.

        К началу ХХ в. среди обладателей некоторых усадеб дачного типа встречалось немало известных ученых, художников, писателей, врачей и инженеров. В период Гражданской войны к ним присоединилось множество родственников, друзей и знакомых, из Москвы, Петрограда, Киева, а также из других губерний и уездов необъятной Российской империи, спасавшихся от ужасов революции. С собой привозили все, что могли: произведения искусства, фамильные драгоценности и домашние реликвии. Покидая родину, увозили за границу только малую часть. Все остальное богатство оказалось в руках Советов.
        Долгое время его судьба определялась лишь по тем вещам, которые осели в фондах крымских музеев, и только в тех случаях, когда обнаруживались соответствующие надписи или инвентарные номера, выдающие их происхождение. Никаких других документов, в частности актов передачи имущества, в музеях не оказалось.

        В настоящее время в результате открытия архивов спецхранов история передвижения отдельных коллекций более или менее прояснилась. Однако совсем недавно стало известно, что в целом по Крыму ревком насчитал 1134 имения и «обхватил обследованием» — 1071. К сожалению, из них в архивных фондах обнаружено около ста актов такого обследования, в основном поместий южного побережья. Они подписаны членами так называемого научно-просветительного отдела Южсовхоза, который состоял из пяти человек и возглавлялся академиком В.И. Палладиным. Сам Палладин, вплоть до своего отъезда из Крыма 5 января 1921 г., исполнял также обязанности директора Никитского ботанического сада. Можно предположить, что, соглашаясь в условиях голода и разрухи принять на себя груз двух весьма обременительных должностей, он своим именем надеялся спасти и сохранить хозяйственный и культурный механизм имений в целом и передать его в надежные руки.
        Только этим можно объяснить тщательность и дотошность составления актов описания той или иной усадьбы в самые первые дни национализации. Туда, как правило, входил подробнейший статистический очерк, касающийся состояния различных угодий и строений. По нему и сейчас можно составить довольно полное представление о количестве и качестве самой земли, о наличии на ней всевозможных зданий и хозяйственных заведений, о том, какой характер имели сады, парки, виноградники, какими они были в их лучшую пору и как претерпели за годы гражданской войны. Некоторые документы так полны и объемны, что позволяют узнать полную историю бытования поместья, включая даты приобретения земли и перехода ее из одних рук в другие. Тут подчас перечисляются не только фамилии всех владельцев, но и указываются имена архитекторов, садовников, виноделов. Ценнейшую часть документов являют собой инвентарные описи строений и размещенного в них имущества, которые иногда дают возможность судить о стилевой направленности художественного оформления экстерьеров и интерьеров, а также раскрывают характерные черты отделки и убранства.
        Нередко к составлению актов привлекали бывших владельцев, управляющих и других служащих. Они довольно охотно обрисовывали лучшие стороны своего поместья и даже иногда давали советы по его дальнейшему использованию в целях общего благоденствия. «Если вопрос об устройстве здесь курорта, отвечающего высоким требованиям нарождающейся культуры, новой пролетарской культуры, не может быть ... вами временно разрешен, то вопрос о наивыгоднейшей эксплуатации Ласпи (имеющей 706 десятин) должен быть в срочном порядке разрешен!» — так писал в своем утопическом проекте бывший заведующий акционерного общества города-сада «Ласпи» некто Г. Колпинский [2]. Отдельной строкой выделялся потенциал доходных статей для угодий. Так, например, указывалось, что в «Чаире» — бывшем имении великого князя Николая Николаевича младшего, получившем известность благодаря своим великолепным розариям, с площадью всего только 1950 кв. сажен, снимали урожай в количестве 1027 срезов. «Причем срезы роз в мае месяце продавались по пятнадцати рублей, а в середине октября месяца по пятьсот рублей за срез». Дальше подчеркивалось, что «кроме роз, имение продавало фиалки, сирень, клубнику, землянику и траву, но доход по этим статьям был незначительный» [3].

        Иными достоинствами отличалось богатое хозяйство «Харакса» (бывшая собственность вел. кн. Георгия Михайловича). При нем содержались «превосходный коровник на 28 коров и все необходимые для молочных продуктов снаряды. Харакское стадо породистой голландской расы считалось одним из лучших в окрестности, и харакские молочные продукты высоко ценились на ялтинском рынке» [4].
        Далее очень подробно, с очевидной осведомленностью, рассказывалось о состоянии выращенного на водах Михайловского источника фруктового сада. Назовем хотя бы несколько сортов его разнообразного ассортимента: яблоки — бель-флер, бумажный и канадский ранет, калькиль белый, груши — фердинанд, диканька, Банкротье-Вилиамс, Люциус, президент Друард, Бер Александр и около двадцати других таких же звучных названий, вызывающих у нас сейчас, увы, забытые вкусовые ощущения. Составитель очерка с чувством особой гордости рассказывал, что «лучшая фирма городов Москвы и Петрограда «Братья Елисеевы» ежегодно скупала почти весь урожай яблок и груш – и это уже служит показательной рекомендацией для сада» [5].
        Анализируя содержание более 120 листов архивных материалов Харакса, можно составить полное представление об этом некогда процветавшем уголке Крыма, выстроенном и украшенном известным архитектором Н. П. Красновым в 1902—1913 гг. в новомодном стиле шотландских вилл. Одна опись убранства Большого и Малого дворцов занимает около 50 рукописных страниц.
        Вестибюли и кабинеты украшались английской мебелью классических образцов. В спальнях и будуарах стояли гарнитуры карельской березы. Белая эмалевая мебель размещалась в столовой. Согласно общепринятым представлениям о европейском уюте и комфорте, сложившимся в начале ХХ в., тут имелось огромное количество керамической посуды; специально заказанные на лучших заводах России и Европы фарфоровые и фаянсовые сервизы. Например, датский фарфор с надглазурной росписью палевых тонов на сюжеты флоры и фауны, целый «зверинец» на вазах, тарелках, блюдах в виде отдельных фигур птиц, рыб и зверей.
        В Хараксе имелась замечательная коллекция оригинальной графики — множество рисунков и акварелей современных художников: В. Васнецова, И. Прянишникова, Е. Бем, Мари и Альберта Стевенсов.

        Большие и разнообразные художественные коллекции мебели, ковров, драпировочных тканей, изделий декоративно-прикладного восточного искусства хранились во дворцах Кореиза и Коккоза, кн. Ф.Ф. Юсупова, Мисхора, кн.О.П. Долгорукой, Уч-Чам, кн. М.В. Барятинской, Нового Света, Л.С. Голицына. В последних двух имениях находилось множество драгоценных полотен старых итальянских, голландских и фламандских мастеров XVI—XVII вв., древняя греческая, японская, китайская посуда и изделия из стекла петровского, елизаветинского, екатерининского времен. То же самое можно сказать о дворцах Ливадии, Кичкинэ, Ай-Тодора, Гаспры, Фороса и Мухалатки.

        Единственным и неповторимым в своем роде выглядел архитектурно-парковый ансамбль небольшой дачи Я.Е. Жуковского Новый Кучук-Кой, украшенный в стиле модерн произведениями видных художников Д. Замирайло, Е. Лансере, М. Врубеля, А. Матвеева, П. Кузнецова, П. Уткина. Дома и сад этой маленькой усадьбы (всего 5,5 десятин) представляли собой гармоничный синтез всех видов изобразительного искусства и были буквально насыщены скульптурой, живописью, майоликой и мозаикой*.
        Для большинства усадеб рассматриваемые нами акты являются чуть ли не единственным доказательством существования в Крыму ныне утраченных или находящихся в жалком состоянии прославленных шедевров дворцово-паркового искусства ХIХ — начала ХХ вв.

        С особой горечью приходится упоминать имение С.В. Кокорева Мухалатку, чей дворец, построенный крымским зодчим О.Э. Вегенером в 1909 г., по красоте архитектуры и внутреннему убранству соперничал с Ливадией. Он был взорван при отступлении из Крыма Советской Армии в 1941 г.
        В момент национализации тут также находилось огромное количество японских, китайских, египетских и русских изделий декоративно-прикладного искусства. Редким своеобразием отличалось убранство гостиной. В ее зеркалах и зеркальных нишах сверкало, отражалось и переливалось всеми цветами радуги множество разноцветных настольных и напольных ваз, ваз-светильников, дополненных верхним светом огромной венецианской люстры.
        В столовой между двумя декоративными живописными панно плафона красовалось восемь блюд дельфтского фаянса. Фаянсовые картины украшали створки дверей. На стенах висели большие натюрморты фламандского художника нач. ХVIII в. Питера Снейерса. После ряда лет скитаний эти натюрморты попали в собрание ского дворца в Алупке и ныне экспонируются в одном из его залов.
        В Мухалатке также помещалась значительная коллекция ковров и тканей, в том числе предметы татарского декоративно-прикладного искусства.
        Необыкновенно привлекательно выглядел парк. К его старой пейзажной части, доставшейся Кокоревым от прежних владельцев, во время строительства дворца присоединили новые регулярные террасы, созданные по проекту известного французского паркостроителя Эдуарда Андре. Они были украшены бассейнами, фонтанами, скульптурами и декоративными керамическими вазами. Последние изготавливались по рисункам внука И.К. Айвазовского — М.П. Латри. Розарии и хризантемариумы насчитывали сотни редких сортов этих растений. «События последних лет, — рассказывает составитель описи Мухалатки, — совершенно исключили всякую возможность заниматься цветоводством, а острая нужда в продуктах питания вынудила использовать занятые под цветниками площади под огороды и посевы. Прекрасный розарий, на котором было разведено до 400 видов роз, в прошлом году был перекопан и засажен картофелем, также было поступлено и с другими цветниками...» [6]. Увы, все эти бесценные сокровища труда и искусства, созданные в том числе и простыми тружениками, а не только буржуазией, оказались почти беззащитными в обстановке вакханалии грабежей и беспрерывного передела собственности между сильно конкурирующими организациями.

        Почти все документы конца 1920 – начала 1921 гг. содержат в качестве приложений акты ущерба и изъятий ценных вещей и предметов роскоши.
        17 декабря 1920 г. члены рабочего комитета осматривали дворец в бывшей усадьбе кн. М.В. Барятинской «Уч-Чам» после расквартирования в нем команды связи 1-го батальона 413-го советского полка и 1-го батальона 12-го советского полка. Они убедились в том, что «много мебели переломано и, по заявлению заведующего имения, ломаная мебель употреблялась на отопление печей и каминов; что со значительного количества мягкой мебели обивка сорвана, а волос и мягкая трава выдернуты и разбросаны по комнатам; драпри и шторы с окон сняты и, видимо, увезены, матрацы все уничтожены; в некоторых шкафах разбиты ящики, уничтожены двери» [7]. В то же самое время красноармейцами были уничтожены 43 портрета из семейной галереи дворца графов Мордвиновых в Ялте.

        Аналогичная картина предстала перед глазами человека, проверявшего Форос. По его словам, «рабочие, считая себя уволенными, составили артель и заявили нам, что совхоз принадлежит им». В ходе разбирательства выяснилось, что «у одного из рабочих, по фамилии Наумов, находились рыболовные сети, кроме того, этот же рабочий был одет в рубаху, пошитую из портьеры». При входе в склад перед ними предстало « ценное имущество», вынутое из ящиков и всюду разбросанное. «Здесь можно было найти и части от автомобилей, приборы для виноделия, ценные книги, журналы, рядом с ними валялись куски железа, краски в порошке и прочее» [8].

        Чуть ли не врукопашную решалась судьба «Мухалатки». При попытке вывезти 17 ящиков с ценностями некоему товарищу Сильвестру из Алупки оказал сопротивление сельский предревкома, доказывая, что «имущество, якобы, должно остаться для населения деревни Мухалатки, как трудившегося при Кокореве, их эксплуататоре во время постройки дворца» [9]. Размахивая самым сильным аргументом революционной ситуации — оружием, товарищ Сильвестр сумел доставить изъятое в Алупку, где ящики — как выяснится позже — пролежав какое-то время под крышей Воронцовского дворца, отбыли почти в полном составе на заграничные антикварные рынки.

        Возникает вопрос, каким же образом советская власть намечала распорядиться доставшейся ей частной собственностью в Крыму? Очень скоро выяснилось, что идея «прокормить» за счет сельскохозяйственных угодий дворцы и парки, оказалась несостоятельной по многим причинам. Одна из них — страшно дорого обходилось их содержание. Другая — низкий уровень духовных запросов пришедшего на смену спецам руководящего состава Южсовхоза, не понимавшего зачем и для каких таких отдаленных целей следует хранить достояние ставшего враждебным прошлого, когда его следует или уничтожать, или приспосабливать для собственных нужд. В крайнем случае можно отдать под санатории и дома отдыха для лечения раненых красноармейцев. Благо, такая вдохновляющая мысль уже «созрела» в рядах партийного руководства, и ее надо было исполнять.
        Под лозунгом «Крым — всероссийская здравница» пригодные или мало приспособленные для этих целей декоративные парки, дворцы, особняки, гостиницы и другие здания передавались в руки Курортного управления. Все, что оставалось при них после экспроприации, также становилось собственностью санатория, даже если представляло собой музейную ценность. Что и говорить, когда такой санаторий попадал в руки могущественного ведомства, а они образовались уже в первые годы советской власти.
        Единственной силой, способной противостоять стремительному урагану всеобщего разрушения, оказалось подразделение Наркомата просвещения, ведавшее делами охраны памятников искусства и старины (сокращенно Охрис). Первое время его возглавлял археолог Г.А. Бонч-Осмоловский, а с конца 1921 г. — историк и краевед А.И. Полканов. Члены местных организаций Охриса и присланные из центра эмиссары шли буквально по следам комиссии Южсовхоза и старались взять под свою охрану максимально большее число произведений искусства, книжных собраний, особо знаменитых домов, дворцов и парков, часть из которых превращалась в музеи. В число последних вошли Большой и Малый Ливадийские дворцы, Воронцовский дворец в Алупке, Долгоруких (в Мисхоре), эмира Бухарского и Барятинских (в Ялте [10]). Под угрозой разрушения и разграбления многие из прежних владельцев и их служащих стремились оказаться под опекой Крымохриса, заручиться охранной грамотой или попасть в ранг музея.

        2 декабря 1920 г. рабочие и служащие имения «Новый Свет», напуганные разгулом грабежей, одними из первых напомнили новым властям, что его бывший владелец кн. Л.С. Голицын в свое время соорудил «образцовые подвалы», заполнил их обширной научной коллекцией вин и, наконец, принес в дар государству в 1912 г., с тем чтобы в Новом Свете была устроена высшая школа виноделия. Они сочли нужным озаботиться также «охраной и разумным использованием находящихся в «Новом Свете» произведений искусства», собрать их в одно место и устроить музей, «доступный для обзора его всеми любителями старины и искусства» [11]. Таким же образом решил поступить бывший владелец Нового Кучук-Коя Я.Е. Жуковский, надеясь, что в будущем имение превратится в «академию хорошего вкуса» для молодых художников.

        Не так давно считалось, что единственная отправленная В.И. Лениным в Крым телеграмма от 26 февраля 1921 г. касалась именно этих благих целей. Вот ее содержание: «Примите решительные меры к действительной охране художественных ценностей, картин, фарфора, бронзы, мрамора и т.д., находящихся в ялтинских дворцах и частных зданиях, ныне отводимых под санатории Наркомздрава» [12]. Тут же последовала реакция из Симферополя в адрес местных властей: «На основании телеграммы Предсовнаркома Ленина №148 Крымревком предлагает вам принять решительные меры действительной охраны художественных картин, фарфора, бронзы, мрамора и т.д., находящихся в Красноармейских дворцах и частных зданиях, ныне отведенных под санатории. Немедленно донести, что, когда и кем вывозится указанных предметов, вся ответственность сохранности возлагается на вас. Получение исполнения донести 2 марта № 3206. Предревкома Крыма Поляков» [13]. Казалось, этой ссылкой на Ленина цель будет достигнута, прекратится массовый грабеж, воцарятся порядок и справедливость.
        Однако истинный смысл широко разрекламированных в недавнем прошлом документов сейчас прочитывается с помощью прежде засекреченных телеграмм, которыми обменивались Центр и власти Крыма. Первая из них была адресована Красноармейскому (Ялтинскому) ревкому и содержала следующий текст: «...в целях образования Государственного фонда художественных ценностей для вывоза за границу образуется в Симферополе ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЦЕСААХ, местные экспертные комиссии в составе представителей Внешторга, Финотдела, Крымохриса, назначаемых Симферополе Точк. Ввиду подписания торгового договора Англией работа экспертных комиссий особо важна и ударна. Окажите полное всестороннее содействие экспертным комиссиям и секциям Охрис.
        НР 4272 Предревкома Крыма Поляков
        Уполнаркомвнешторг Галлоп
        Из Симферополя 351/6. 68.1/4.18.20» [14].

        Это означало, что планомерные и целенаправленные акции советского правительства, связанные с продажей «обобществленных» памятников истории и культуры русского народа, прежде всего тех, что хранились в личных сокровищницах Романовых, переместились из центральных областей России в Крым почти сразу же после установления советской власти. «Ударная работа по заготовкам экспортного сырья, как это называлось в иных донесениях, началась усиленными темпами в портах Ялты и Севастополя».
        21 марта 1921 г. в Ялту за подписями все тех же Полякова и Галлопа ушла знаменательная телеграмма, имеющая по странному совпадению роковой знаковый номер 666: «В связи с заключением торгового договора с Англией подготовка сырья для экспорта делается задачей чрезвычайной важности. По категорическому требованию Москвы сырье должно быть подготовлено в самый кратчайший срок. Т.Ч.К. Необходимо для этого напрячь все усилия. Настоятельно предлагается поэтому сделать все зависящее, чтобы помочь в этой работе Внешторгу и Центросоюзу. Передавайте без замедления сырье, содействуйте получению рабочей силы и тары транспортных средств. Обеспечьте работников по сырью продуктами, откомандировывайте по мере требования специалистов» [15].

        Последняя фраза нуждается в некотором более пространном комментарии, к тому же требующем особой деликатности. В начале 1921 г. население Крыма постигли ни с чем не сравнимые беды. К воцарившемуся тут жесточайшему террору присоединились и другие не менее тяжкие испытания, затронувшие не только рядовых граждан, но и государственных служащих. По халатности Центра Крымохрис и все подведомственные ему учреждения были «пропущены Главмузеем в плане госснабжения». Позднее в составленной А.И. Полкановым докладной записке сообщалось, что все они «были в буквальном смысле брошены на произвол судьбы и до получения первого подкрепления в 1 миллиард рублей от зав. Музейным отделом Троцкой ни откуда никаких кредитов, в т.ч. и на уплату жалования, не получали. Тяжесть положения усугубилась постигшим край голодом, унесшим 15 сотрудников Крымохриса, и развившимся бандитизмом, от которого пострадал целый ряд музеев...» [16]. Видимо, в этих условиях учреждение, призванное охранять национальное достояние, было вынуждено пойти на компромисс и согласилось принять участие в продаже художественных ценностей. Правда, специально оговаривалось, что это станет возможным только в том случае, если между ними не будет вещей, имеющих музейное значение, и если «50% с суммы, вырученной Внешторгом от реализации ценностей», поступит Крымохрису.
        Не прошло года, и стало ясно — никаких обязательств Внешторг выполнять не собирается. В марте и апреле 1922 г. отмечалась наиболее массовая продажа вещей за границу. Доходило до того, что некоторые дворцы и имения опустошались полностью, и теперь принялись за находившиеся под охраной государства ливадийские и мисхорские дворцы. Это вмешательство показалось столь вопиющим, что забеспокоилась даже Москва. За подписями Калинина, Луначарского и Троцкой 22 апреля в Крым полетела срочная телеграмма: «Согласно установленного порядка памятники искусства и старины музейного значения не подлежат изъятию из музеев, независимо от того выставлены они или находятся в запасных хранилищах музея ТОЧКА Лишь материальные ценности, не имеющие музейного значения и не представляющие никакого историко-художественного интереса, могут быть после экспертизы изъяты из музеев. Поэтому ВЦИКА РСФСР полагает, что все предметы, вывезенные Севастополь из Ливадийского и Мисхорского дворцов, должны быть остановлены отправкой и подвергнуты экспертизе уполномоченного Главмузея товарища Якова Александровича Тугенхольда с правом возвращения их обратно ТОЧКА Означенные предметы должны быть неприкосновенны как представляющие большую культурную ценность и подлежат всемерной охране» [17]. Судя по некоторым приметам, какую-то часть бывшего романовского имущества Внешторгу пришлось вернуть, но, безусловно, далеко не все. И уж во всяком случае деятельность этой организации не прекращалась ни на минуту.
        Мало того, чрезвычайная комиссия по экспорту, закончив в марте 1922 г. работу на территории Ялтинского района, срочно приступила к вывозу ценностей из других мест Крыма. В частности, в протоколе № 44 заседания Совета Народных Комиссаров Крымской ССР от 4 апреля 1922 г., среди прочих пунктов появился и такой: «Внешторгу принять срочные меры к переброске за свой счет и своими средствами как своего фонда, так и фонда Охриса, морским путем из Нового Света, непосредственно в Севастополь, если таковая переброска технически окажется невозможной, — из Нового Света на грузовике в Судак, откуда в Севастополь морским путем» [18].
        Получив возможность познакомиться с описью имущества Нового Света, составленной в 1915 г. Л.С. Голицыным, автор этого исследования, во-первых, сам смог убедиться в достоверности слухов по поводу богатого собрания художественных коллекций его имения, а во-вторых, увидел характерные приметы работы экспертов, проставленные ими карандашом цены напротив названий вещей, предназначенных к продаже. Теперь становится понятно, куда и почему исчезли дорогие и редкие гобелены Голицына и что на самом деле означал тревожный сигнал Крымохриса, отправленный телеграммой в Москву Уполномоченным Главмузея Я.А. Тугенхольдом 29 мая 1922 г. В ней сообщалось, что в Чрезвычайной комиссии по экспорту, возглавляемой Бугайским, Крымохрис своего постоянного представителя не имел, за исключением Нового Света, где он был допущен «только при приемке собранного» [19].
        Одновременно Тугенхольд совместно с А.И. Полкановым подготовил в адрес Луначарского и местных крымских властей обстоятельную докладную записку, в которой подробно излагалась суть дела. В ней, в частности, указывалось, что «в первой половине деятельности Комиссии ею были приглашены экспертами лица недостаточно компетентные. Большинство (двое из трех) были вместе с тем от Внешторга. Экспертом по коврам был приглашен владелец или приказчик коврового магазина, т.е. лицо, знающее рыночную цену ковров, но не их художественное и историческое значение. Представителя от Охриса как такового вовсе не было, и лишь в конце февраля был приглашен заведующий Ялтинским Охрисом Коренев, но не как представитель Охриса, а лишь персонально, как эксперт.
        Благодаря этому, при распределении ценностей допущены были ошибки, а зачастую комические действия, вроде передачи статуэтки Внешторгу, а подставки для нее — Охрису, разбивки коллекций и т.п. Благодаря этому же, Наркомфину передавались все вещи, в которых было хоть немного золота или серебра, несмотря на то, что они были придатком главной вещи из другого материала, причем, ценность вещи заключалась в ее целом» [20].
        Возмущало специалистов также и то, что Комиссия позволяла себе вмешиваться в работу музеев Крыма, рассматривала вопросы «о количестве музеев и их расположении». В связи с этим был высказан ряд предложений и замечаний, облаченных в следующую форму: «Принимая во внимание Всероссийское, общегосударственное значение Крымских дворцов, музеев и ценностей, в равной мере интересующих центр, в интересах наиболее безболезненного проведения работы Комиссии, мы считаем необходимым принять следующие меры...», и далее предлагалось: 1) пересмотреть фонды Наркомфина; 2) перестроить работу Комиссии на паритетных началах; 3) для установления твердой сети музеев в Крыму должен быть созван специальный съезд из представителей Охрисов, Крымсовнаркома, Главмузея, Крымской Ассоциации ученых и Академии истории материальной культуры. Как видим, документ этот — во всех отношениях справедливый и своевременный, если бы не некоторые нюансы. Прежде всего, не было вынесено никаких предложений о полном прекращении вывоза ценностей за рубеж. Кроме того, Крымохрис, осознавая, что в данных условиях невозможно содержать всю созданную им сеть музеев, вынужден был пойти на некоторые, казавшиеся тогда временными, уступки и своими руками подписал приговор первому и одному из самых крупных художественных собраний Крыма. Формулировка выглядела таким образом: «Имея в виду, что дворец в «Новом Свете» объявлен музеем самим Крымским Советским правительством, что вместе с тем Крымохрис не возражает против его вывоза, Комиссия для работы там, а равно в дальнейшей своей деятельности, должна быть перестроена на паритетных началах в составе представителей Крымсовнаркома (председателя ее), Наркомвнешторга и Крымохриса» [21]. 5—10 октября 1922 г. в Севастополе был созван первый всекрымский съезд работников областного комитета по делам музеев и охране памятников искусства, старины, народного быта и природы. Он рассмотрел ряд насущных вопросов и планов будущей работы и внес на рассмотрение делегатов вышеизложенные проблемы. Увы, съезд утвердил закрытие Алуштинского и Судакского музеев и распределение их ценностей между прочими музеями. «В случае желания местных исполкомов иметь музеи, — оговаривалось в постановлении, — таковые могут быть организованы Крымохрисом при условии обеспечения исполкомом охраны и твердого бюджета». Вполне естественно, что эта оговорка выглядела тогда гласом вопиющего в пустыне.

        По вопросу о вывозе художественных ценностей за границу и их регистрации делегаты съезда придерживались более жесткой позиции, чем руководство Охриса. Они постановили следующее: «Принимая во внимание, что наблюдающийся в последнее время массовый вывоз художественных ценностей за границу Внешторгом и частными лицами не только понижает общую кредитоспособность государства и тем самым отражается на курсе русского рубля, но совершенно обескровливает и так бедный в сравнении с другими западно-европейскими государствами художественный фонд РСФСР. Обратить внимание Крымохриса на недопущение к вывозу за границу художественных и культурных ценностей и просить его совместно с Ученым советом выработать подробный перечень недопустимых к вывозу культурных ценностей для руководства местных органов Охриса...» [22].

        Тем временем события разворачивались своим чередом. Комиссия по экспорту продолжала всю ту же энергичную работу; и уже через полгода, 2 марта 1923 г. А.И. Полканов был вынужден доложить Н.И. Троцкой, что в его отсутствие постановлением Крымсовнаркома учреждена особая Комиссия. Она без участия Крымохриса в настоящее время производит выемку и вывоз ценностей из ливадийских и алупкинских дворцов для продажи за границу. К слову сказать, в других документах Полканов также называет имение «Дюльбер», вел. кн. Петра Николаевича, Долгоруковский дворец в Мисхоре и Юсуповский в Кореизе, где тоже осуществлялась «выемка». «Комиссия, — напоминает Полканов, — состоит из лиц, чуждых искусству, в качестве экспертов приглашены любитель-художник и бывший приказчик магазина ковров. Профессор Мангонари (третий эксперт) за отстаивание интересов Охриса отстранен. Дворцы будут варварски разорены» [23].
        После неоднократных обращений в Москву в различные высшие инстанции, вплоть до Председателя ВЦИК М.И. Калинина, руководство Крымохриса смогло наконец сообщить в годовом отчете за 1923 г., что им «выработан и проведен декрет о воспрещении вывоза за границу художественных ценностей» [24]. При этом пришлось выдержать долгую борьбу с Внешторгом.
        Подобными тяжбами страдания музейных работников далеко не исчерпывались. Во дворцах и других зданиях Крыма, занятых под санатории, дома отдыха и прочие учреждения различных ведомств, после всякого рода изъятий все же оставалось немалое имущество, имеющее музейное значение. Оно постепенно гибло и растаскивалось, использовалось в качестве товара для добывания продуктов и всевозможного инвентаря, что имело место в доме отдыха «Мухалатка», а также во многих бывших имениях, превратившихся в совхозы. Неоднократные попытки Охриса вывезти намеченные им вещи вызывали бурный протест со стороны новоявленных собственников. В санаторных вотчинах пришлось столкнуться с «категорическим протестом» самого наркома здравоохранения. В свое время Тугенхольду уже приходилось просить лично т. Н.И. Троцкую принять меры «против поползновения Семашко занять под санаторий Алупкинский дворец» и напомнить, как тот «пытался» его бирюзовым столиком кормить год одну деревню, приняв за бирюзу голубую эмаль. Тугенхольд был убежден, что «Алупкинский дворец, упоминаемый во всех европейских бедекерах, как чудо архитектуры, заключающий в себе прекрасную картинную галерею и редчайшую иностранную библиотеку, нельзя, не заслужив названия варваров, превращать в «санаторное» состояние». Ему, как жителю Крыма, слишком хорошо было известно, что стало со многими гостиницами и виллами, побывавшими под санаториями. «Семашко, — предостерегал уполномоченный от Главмузея, — намерен провести этот вопрос через ВЦИК, так что необходимо предупредить кого возможно о предотвращении этого. На Ливадийские дворцы покушается Наркомзем, желая устроить в них институт виноделия. Этот вопрос так же намерены провести через ВЦИК» [25].

        В конце 1922 г. А.И. Полканову наконец все же удалось заручиться поддержкой Наркомпроса и получить согласие от крымских властей «на вывоз из дворцов и совхозов Южного берега научных библиотек: мухалаткинской, мальцевской, юсуповской и др., а равным образом, оставшейся там старинной и стильной мебели, ковров, картин, фарфора, в каком бы ведении дворцы и имения не находились» [26]. Для этих целей с большим трудом сумели раздобыть 400 тысяч рублей и восемь человек, и они отправились в тяжелую и во многом опасную дорогу по городам и весям Крыма. Кроме указанных в директиве объектов, им удалось также посетить некогда очень богатое и красивое имение «Преображенку», расположенное на самой северной оконечности полуострова, и изъять оттуда «после смерти владельцев ценные картины, принадлежавшие известному на юге России помещику Фальц-Фейну». Известно, что там хранилось большое число произведений Айвазовского. Из бывшего имения Бидермана «Хаста», прежде чем оно успело перейти в ведение Земотдела, сотрудники Охриса переправили в Ялтинский художественный музей «целую коллекцию», присоединив к ней «после смерти владелицы» произведения искусства, «находившиеся ранее во дворце Тархан-Муравовой в количестве 128 номеров». В Симферополе ими «перевезены в Центральный музей Тавриды картины из бывшего приюта графини Адлерберг», одновременно «дано циркулярное распоряжение через Наркомпрос всем учебным заведениям Крыма о сдаче в местные музеи всех портретов бывших высокопоставленных лиц» «были изъяты исторические знамена из Николаевской церкви». Тогда же Феодосийский художественный музей пополнился картинами и фарфором «ликвидированных Судакского музея и дворца-музея Нового Света». В октябре 1923 г. сюда поступило «43 картины, 2 гравюры, 6 акварелей, 2 деревянных щита ХVII в., 5 ружей; все перечисленное имущество было доставлено из имения «Новый Свет».
        При деятельном участии Москвы Крымохрису также удалось осуществить ряд мер, направленных на охрану некоторых памятников усадебного строительства, например, «дома художника Коровина в Гурзуфе и имения Жуковского в «Новом Кучук-Кое»», а также провести наконец контрольные проверки и отбор художественных ценностей, «переданных Внешторгу для реализации; причем было отобрано около 300 номеров» [27]. После чего в Симферополе в назидание Внешторгу устроили показательную выставку.

        К концу 1923 г. все художественные музеи Крыма были переполнены более или менее ценными произведениями искусства и народного быта, не говоря об археологических коллекциях, которые просто не поддавались учету. В ханском дворце Бахчисарая и в татарском при нем музее в Коккозах насчитывалось 1715 экспонатов. В Ялтинском художественном музее — 2900, из них только картин — 700; стекла, фарфора и фаянса — 1000; бронзы и прочих предметов декоративно-прикладного искусства — 600; мебели — 250. Самым богатым являлся художественный отдел Центрального музея Тавриды, чьей комплектацией занимался сам А.И. Полканов, исполнявший к тому же обязанности его директора. Здесь сосредоточилось 3300 предметов, львиная доля которых перешла сюда из бывших усадеб западного и восточного берегов Крыма, из районов Евпатории и Феодосии.

        Особый разговор о судьбе Ливадийских и Алупкинского дворцов. Взятые под охрану государства и превращенные в музеи с первых дней советской власти, они тем не менее — как это видно из вышесказанного — всегда были лакомым куском и яблоком раздора между Наркомземом, Наркомздравом, Наркомфином и Внешторгом. На их угодья и парки претендовали сначала Южсовхоз, потом Винтрест. Получив в конце концов парки и сады, эти организации стали в буквальном смысле терроризировать расположенные на них музеи — перекрывать дорогу посетителям, отрезать водоснабжение. Дело дошло до того, что в недрах этих учреждений стали фабриковаться доносы на формы и методы просветительской и экскурсионной деятельности этих музеев, и без того зажатые в тиски вульгарной социологии. Их обвиняли во всех смертных грехах и прежде всего в «пропаганде царя и его придворных». Нашлись сторонники такой оценки даже среди ученого совета при Наркомпросе.
        Под предлогом «малой ценности экспозиций и их низкого идеологического уровня» поборники нового пролетарского искусства постепенно начали прививать руководству мысль о неизбежности утраты дворцов. Показательными в этом отношении стали прения, развернувшиеся на заседании ответственных работников отдела музеев Наркомпроса 5 ноября 1924 г., посвященном, собственно говоря, вопросу создания художественного музея в Севастополе и в связи с возможностью перевода туда Ялтинского художественного музея, которому уже в это время грозило выселение из бывшего дворца Барятинских. Процитируем только некоторые из выступлений, записанных в протокол: «Л.Я. Вайнер говорит, что все нападки на крымские музеи со стороны крымских властей начались с Алупкинского музея, который, действительно, является кунсткамерой, а не музеем, в виду чего и решено закрыть его, тем более, что и посещался он только лечащимися...» На вопрос присутствующих, нельзя ли перевести ялтинский музей в закрывающиеся бывшие дворцы Романовых, А.И. Полканов ответил, «что старания Крымсовнаркома отобрать у музейного отдела Ливадийские дворцы объясняются чисто экономическими соображениями. Крымсовнарком хочет использовать его под дом отдыха, поэтому обмен ни к чему не приведет, получив теперь от музейного отдела здание Ялтинского художественного музея, через некоторое время все-таки заберут и Ливадийские дворцы. Для сохранения же здания Ялтинского музея оставить о последнем вопрос открытым, не вывозя пока оттуда ничего». Не без тайного умысла прозвучал вопрос Н.Г. Машковцева. Он спрашивал, «как обстоит дело с фарфором, вывезенным СНК из Ливадийского дворца и находящимся в Комиссии содействия Сельскому Хозяйству». На что Полканов сделал следующее сообщение: «Фарфор и стекло были взяты ЦК Последгола для голодающих из дворцов по распоряжению Совета Народных Комиссаров, причем 50% сумм, полученных от их реализации, должны были быть переданы Крымохрису. ЦК Последгола и ликвидирует его, но 50% из вырученной суммы не отдает КрымОхрису. В настоящее время фарфор разобран, отобраны музейные и немузейные вещи; первые подлежат возвращению в музей, от реализации вторых 50% должно быть отдано КрымОхрису» [28]. Конечно, все участники прений уже отлично понимали, что этими мифическими суммами положение дел не поправишь, да и вряд ли удастся воспрепятствовать скорому закрытию многих крымских музеев.

        Буквально через неделю, 12 ноября 1924 г. вопрос этот был поднят на заседании коллегии Наркомпроса Крыма бывшим сотрудником ЧК, а теперь ответственным работником на ниве музейного строительства Я.П. Бирзгалом. Докладчик предложил вынести на очередную музейную конференцию план ликвидации: «1) Дома-музея им. Толстого в Севастополе; 2) Дома-музея композитора Ребикова в Ялте; 3) Церкви-музея при морском санатории в Ялте; 4) Художественного музея в Феодосии; 5) Картинной галереи в Керчи; 6) Картинной галереи в Евпатории; 7) Новосветовского дворца-музея». Ниже отдельным пунктом было записано: «Картины из ликвидируемых художественных музеев Керчи, Феодосии и Евпатории сконцентрировать в Центральном музее Тавриды» [29].
        Работникам музеев хорошо понятно, что стоит за последней фразой. Ведь в процессе передвижения из одного хранилища в другое прекращалось цельное существование отдельных коллекций, забывались причинные связи между вещами, истории их приобретения и передвижения от одного владельца к другому. Нарочито забывался и сам источник поступления. Да и кому их было вспоминать. К 1924 г. количественный и качественный состав местного населения сократился в несколько раз. Бывшие владельцы этих коллекций уже были расстреляны или жили за границей. Умирали от голода, тифа, туберкулеза, погибали в застенках ЧК, высылались за пределы Крыма.

        В 1924 г. рабоче-крестьянской инспекцией при Народном комиссариате Крыма проводилось анкетирование имуществ бывших владельцев помещичьих имений, состоявшее из 15 пунктов. Туда включались данные по дореволюционному периоду и другие любопытные сведения из жизни отдельных известных или мало известных людей. Власти, в частности, интересовались их судьбой и теперешним местом нахождения. Страшно узнавать некоторые из зафиксированных там деталей. Одного владельца сада, оказавшегося почему-то его заведующим, необходимо оттуда убрать, «как бывшего дворянина», другого, «считающего свое имение собственностью и дезорганизующего местных крестьян», следует выселить. Обладательница всего 8,35 десятины в Судаке, купчиха Мария Александровна Жевержеева, уже расстреляна. Такой же участи удостоился граф Ростислав Капнист, у которого было тоже не бог весть сколько земли — 17,5 десятины, а «семья его проживает в деревне Коктебель». То же самое ожидало осевшего в Евпатории Ефима Григорьевича Волкова, ибо составитель анкеты сделал в примечании угрожающую приписку: «Полагал бы не только выселить Волкова из Крыма, но и выяснить, почему до сего времени он здесь, а не расстрелян». Графиня Елизавета Андреевна Воронцова-Дашкова ранее «проживала в Ленинграде, в данное время неизвестно». Рядом написано: «Так как она из Ленинграда в 1923 г. кому-то писала, полагал бы ее разыскать и выслать из России» [30]. К счастью, эти оперативные данные опоздали. Престарелая владелица ряда крупных поместий в России и в Крыму уже год как проживала в Висбадене.
        Между тем руководство всех уровней все еще решало быть или не быть музею в горячо любимой ею Алупке. Сюда приезжали эмиссар за эмиссаром. Одни требовали дворец закрыть и превратить его в санаторий, другие надеялись спасти путем смены экспозиции и вновь создаваемого отдела «Старого Крыма». Ясно становилось одно: «период стихийного и беспланового создания музеев подлежит изживанию», а значит «Алупкинский музей-дворец не может и не должен быть отнесен к мемориальным музеям в честь рода Воронцовых». Странно, что автор этого идеологического пассажа
        Б.М. Соколов все же предложил план, заранее обреченный на провал, — в запасных комнатах с помощью графических иллюстраций и диаграммных материалов создать экспозицию, характеризующую «дворянскую колонизацию Южного берега Крыма и усадебную культуру на нем. Поэтому отдел этот должен называться не «отделом Старого Крыма», а отделом «Дворянской усадьбы в Крыму» [31].
        Вполне понятно, возобладало более обтекаемое решение, и оно появилось в уже цитированном докладе Бирзгала: «Реорганизовать музей Алупкинского дворца в музей русского быта конца ХVIII и начала ХIХ столетия с отделом Старого Крыма в отражении его в картинах и гравюрах» (32).
        Одновременно была решена судьба Ливадийских дворцов. Нарком здравоохранения товарищ Семашко своего добился. В 1925 г. тут открыли Крестьянский санаторий. Непригодные для него вещи, в том числе некоторые предметы мебели, раздали или продали местному населению. Сам музей ликвидировали, все оставшиеся экспонаты передали Алупкинскому дворцу-музею, где они находились вплоть до наших дней. Теперь часть из них вошла в новые экспозиции дворца Александра III в Массандре и недавно реорганизованные под музей залы Ливадийского дворцового комплекса.

       Примечания

  1. 1 ГААР Крыма. — Ф.Р-361. — Оп.1. — Ед.хр.3. — Л.45.
  2. 2 Там же. — Ф.Р-361. — Оп.1. — Ед.хр.34. — Л.3 об.
  3. 3 Там же. — Ф.Р-361. — Оп.1. — Ед.хр.47. — Л.2 об.
  4. 4 Там же. — Ф.Р-361. — Ед. хр. 46. — Л.7 об.
  5. 5 Там же. — Л. 10 .
  6. 6 Там же. — Ф.Р-361. — Оп.1. — Ед.хр.40. — Л.13 об.
  7. 7 Там же. — Ф.Р-361. — Оп.2. — Ед.хр.76. — Л.66.
  8. 8 Там же. — Ф.Р-361. — Оп.2. — Ед.хр.103. — ЛЛ.170—171.
  9. 9 Там же. — Ф.Р-1202. — Оп.2. — Ед.хр.3. — Л.250.
  10. 10 Козлов В.Ф. Русская усадьба в Крыму в 1920-е годы // Русская усадьба в истории Отечества. Ясная Поляна. — М., 1999. — С. 25, 26.
  11. 11 ГААР Крыма. — Ф.Р-1025. — Оп.1. — Ед.хр.110. — Л.23.
  12. 12 Ленин В.И. — Полн. собр. соч. — Т.52. — С.309.
  13. 13 ГААР Крыма. — Ф.Р-1202. — Оп.2. — Ед.хр.3. — Л.127.
  14. 14 Там же. — Ф.Р-1202. — Оп.1. — Ч.2. — Ед.хр.3. — Л.177.
  15. 15 Там же. — Ф.Р-1202. — Оп.2. — Ед. хр. — Л.162.
  16. 16 ГИМ. ОПИ. — Ф.54. — Оп.1. — Ед.хр.992. — Л.11.
  17. 17 ГАРФ. — Ф.2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л.213.
  18. 18 ГААР Крыма. — Ф.Р-652. — Оп.1. — Ед.хр.120. — Л.1.
  19. 19 ГАРФ. — Ф.2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л. 207.
  20. 20 ГААР Крыма. — Ф.Р-652. — Оп.1. — Ед.хр.208. — Л.160.
  21. 21 Там же.
  22. 22 ГАРФ. — Ф.А-2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л.287.
  23. 23Там же. — Ф.2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л.162.
  24. 24 ГИМ, ОПИ. — Ф.54. — Оп.1. — Ед.хр.992. — Л.14.
  25. 25 ГАРФ. — Ф.2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л.205 об.
  26. 26 Там же. — Ф.А-2307. — Оп.3. — Ед.хр.316. — Л.433.
  27. 27 ГИМ, ОПИ. — Ф.54. — Оп.1. — Ед.хр.992. — Л.9, 9 об., 48.
  28. 28 ГАРФ. — Ф.А-2307. — Оп.3. — Ед.хр.180. — Л.56 об.
  29. 29 ГААР Крыма. — Ф.Р-652. — Оп.1. — Ед.хр.601. — Л.174.
  30. 30 Там же. — Ф.Р-460. — Оп.1. — Ед.хр.1328. — Л.22.
  31. 31 ГИМ, ОПИ. — Ф.54. — Оп.1. — Ед.хр.993. — Л.10, 10 об.
  32. 32 ГААР Крыма. — Ф.Р-652. — Оп.1. — Ед.хр.601. — Л.174.