Стихи

Как много слов, что начинаются на «благо» -
Благословенный, благородство, благодать.
Они способны быть живительною влагой
И покоряющей признательностью стать.

Когда все валится из рук, и в тучах солнце,
Прими за благо испытанья, не дури,
И благодарною улыбкой незнакомца
В толпе на улице внезапно одари.

Добрососедство, добродетель, доброволец –
Как много слов, что начинаются с добра…
Они вещают чистым звоном колоколец,
Что есть душа у языка, она мудра.

В полковом оркестре с самого рассвета
Мы готовились ко Дню Победы в мае.
Я сидел на месте третьего кларнета:
Шостакович. «Ленинградская». Седьмая.

В нотном стане ровный след пяти полозьев,
Хлебных крошек четвертинки и осьмушки.
Словно брошенные санки на морозе,
Вдоль дороги стыли паузы-горбушки,

Всё настойчивей звучала канонада,
Выли резкими сиренами тромбоны,
Барабанные зенитки Ленинграда
Не жалели музыкальные патроны.

Семейная жертвенность – та, что идёт от родства,
Иррациональна и движима только любовью.
Так брат накрывает сестру, словно землю листва,
В мгновение взрыва, склоняясь к её изголовью.

Так взрослая дочь отдаёт всю себя целиком,
Себе отказав даже в малости необходимой,
Для той, что всё детство лупила её чурбаком,
И к ней относилась, как к самой своей нелюбимой.

Солнце бегает по кругу
На вращающейся глине,
Что под пальцами умельца
Обретает форму чаши.
Вот гончар ведет каёмку,
Вот подравнивает донце,
Окунает руки в воду
И опять ведёт каёмку,
Чтобы круг стал идеальным,
А поверхность без потёков,
Чтобы радовала чаша
Сердце будущей хозяйки.
Думы мастера уносят
В дом, где внучка подрастает.
Для неё, для этой крохи,
Дед и делает подарок.
Мастер внучку видит взрослой,
Представляет, как невеста
Жениху подносит воду

Какая странная тоска по девятнадцатому веку
Одноэтажным городам, неспешной поступи времен,
По не застроенной земле, не показному человеку,
Что фотоснимком той поры на фоне гор запечатлён.

Кораблик в ялтинском порту линялым парусом полощет,
Великокняжеских садов вдоль моря тянется кайма.
Серьезно в камеру глядит в турецкой фесочке извозчик,
За ним империя лежит - Мария, Анна, Фатима…

Смотрит в небо генерал Врангель,
Покидая берега Крыма,
И не видит, как вверху ангел
Исторический летит мимо.

Безучастен в небесах вестник,
Что он может, если Сам в курсе?
Только ветер укрощать, если
Тот надумает срывать гюйсы.

Так же турок поднимал парус,
Грек с татарином спасал семьи,
Гордый римлянин бросал Харакс,
Полагая, что придет время,

Он вернется на родной берег
И, не ведая в душе срама,
Полной мерой отомстит зверю
За поруганные им храмы.

Допустим, смерти нет, и можно не дрожать,
Лелея свой футляр из ненадежной плоти.
Когда у горла нож, от страха не визжать,
И не казнить весь мир, взрываясь в самолете.

Ведь если смерти нет, печалиться о чём?
Поэмы не сгорят, идеи не исчезнут,
Но я бы не хотел работать палачом
Или крушить надежду логикой железной.

Допустим, жизни нет, весь мир - иллюзион,
Специфика зрачка, мерцающая Майя.
Быть может, так и есть, и я тогда влюблен
В ненастоящий дождь в ненастоящем мае.

Жидкое золото осени. Прага.
Готика храмов, истории брага,
Арок ажурных литье.
Ты на мосту между звуком и светом,
Между коротким «люблю» и ответом
Слушаешь камни её.

Камни расскажут, как люди наивны,
В воду бросая юани и гривны -
Нет возвращения в джаз.
Только костелов горгульи-химеры,
Не принимая законы на веру,
Знают в минувшее лаз.

В этом южном городишке вьется улочка кривая,
И несет она домишки, словно горная река.
Любование друг другом в каждом доме проживает,
Восхищение друг другом укрепляет берега.

Эту маленькую песню не сочтите глупой байкой,
Любование друг другом – не сложнее колеса.
Сотни жизней проживите, тонны книжек прочитайте, -
Только ключик любованья открывает небеса.
Любование друг другом совершает чудеса…

Когда помидор каталонского солнца
Достигнет размеров тарелки с гаспаччо,
А запах безделья, магнолий и йода
Омоет вершину горы Тибидабо,
Отпев на коленях воскресные мессы,
На улицы хлынут потоки меланжа,
Заполнив глазами проулки и скверы.

У меня ничего не осталось,
Да и сам я неведомо кто:
То ли снега весеннего талость,
То ли голый каркас шапито.

От меня ничего не убудет
Ни в грядущем, ни в прошлом, ни днесь.
Пробегают по улице люди,
А я улица эта и есть.

Впрочем, улица – это призванье,
Я, скорее, - бордюр, парапет,
Разделяющий праздношатанье
И проезжий вселенский проспект.

В этой паузе между мирами
Я устойчивей всех пирамид…
Надо мной облака парусами,
По бокам – море жизни штормит.

Есть в имени твоём такая южность,
Что можно задохнуться от жары,
И радуги цветной полуокружность,
И жилы кимберлитовой дары.

Есть в имени твоём такая твёрдость,
Что можно резать именем алмаз,
Оно прощает царственную вздорность
И странность, непонятную подчас.

Сокровища всего земного рая
Сверкают в лёгком имени твоём,
И я не знаю, право, я не знаю,
Как уместить сиянье в окоём,

Пожалуй, всем поровну роздано
Печали и желтых рубах.
Кристаллы студеного воздуха
Истаять спешат на губах,
Углами и гранями тычутся
В прохожих, в машины, в дома,
Смешеньем сложенья и вычета
Растения сводят с ума,
Сшибаются в небе над городом,
Звенят мириадами призм,
Густым, мелодическим холодом
Текут в стихотворную жизнь.
Рассеянный свет преломляется,
Над кленами клином сходясь,
И что-то в душе прибавляется,
А с чем-то теряется связь.
Свиданья, влюбленности поздние,

Я живу в магазине «Цветы», как служитель Эдема.
За окном – Апокалипсис, здесь – феерический кастинг:
Номинантки на «Мисс Совершенство» красивы и немы.
Если мерить служеньем, то люди прекрасны отчасти

Вспоминая порой бородатые ирисы Гессе,
Я себя представляю то эльфом в розетках бромелий,
То в чудных орхидеях пузатым любителем хмеля,
Где у каждой дюймовочки взгляд одинокой принцессы.

Как дышится в Оптиной пустыни,
Как молится здесь хорошо!
Ступая за сердцем без устали,
Я в эту обитель пришёл.

Здесь белобородое старчество
Творило, не зная греха,
Молитву, как способ скитальчества
И чистое поле стиха.

В снегу монастырское кладбище,
Святые подвижники спят.
Отечество, крестное судьбище,
Печален твой траурный ряд.

Здесь альфа, омега и ижица,
Но в шорохе дивных чудес
Мне море далёкое слышится,
И берег его – Херсонес.