Стихи

***

попробуй прочесть иероглиф
собственных угрызений совести
на трамвайном счастливом билете
и с ним пролететь над пропастью
косточкою от вишни
мантрой от рамакришны
сверхреактивным илом
крокусом шестикрылым
как мило
очаровательно пение бездны
сравнения неуместны
там глубоко во мраке
асимметричны знаки
созвездья трамвайной собаки

***

Собираем слов огарки
В ведра матерной молвы,
Разбиваем за ночь парки,
За день – вон из головы.

Ночь – и снова вещи, лица,
Коридоры, тупики.
Тропка узкая змеится,
Наводя на тайники.

Там, в отсутствие растений,
Соблюдая терренкур,
Мы выращиваем тени
Презираемых фигур,

Ходим, бродим по аллеям,
О безумии молчим…
Днем пред зеркалом немеем:
Сколько старческих морщин!

***

Крепок холод ночи,
Зябнет городок.
Бродит сон, охочий
До земных морок.

То в стекло подышит,
То вздохнет совой.
Тише, милый, тише,
Ткись, пока живой.

Не сгущайся тенью,
Не ищи уют,
Люди – не растенья,
Встанут и убьют.

Ты не в строках поэтов,
Не в сказаньях пророков,
Ты купаешься в собственной вечности,
Отрешенность аскета
С половодьем порока
Умещая в нули бесконечности.
Подметаешь соринки
Покаяний и лести,
И в екатеринбургских объятиях
Вырастают травинки
Тонких рук в поднебесье
И садов зеленеют квадратики.
И что мне до мгновений,
То тебе – до столетий,
Потому вавилонской царицею
В панораме осенней
И в зашторенном лете
Ты крапивными хлещешь ресницами.
***

Неистребимая жажда быть, все перепробовать и состояться,
Неизлечимая радость плыть и, повторяясь, не повторяться.
Эти сосновые церкви – двоюродный призрак из пепла былого,
Их голоса молодые – ножи с кровоспуском для бранного слова,
А над церквями – стада драгоценных драконов…

***

Погладишь мир, и он котом
Прижмется к телу, замурлычет,
А пнешь ногой – он не захнычет,
Царапнет по глазам потом.

Я мир кошачий, приласкав,
Вдоль шерсти глажу добрым словом…
Перевожу себя, слепого,
Через дорогу за рукав.

***

Как дышится в Оптиной пустыни,
Как молится здесь хорошо.
В лесу, на заснеженной простыни,
Я эту обитель нашел.

Здесь белобородое старчество
Творило, не зная греха,
Молитву как способ скитальчества
И чистое поле стиха.

В снегу монастырское кладбище,
Святые подвижники спят.
Отечество, крестное судьбище,
Как черен твой мраморный ряд. -

***
Над Чатыр-Дагом небо Ленинграда
И подмосковный дождик затяжной.
Любуюсь продолжением Эллады
И Византии древней сединой.

В галактике моих ассоциаций
Планета – не крупнее воробья,
И, сидя на траве цивилизаций,
Я вечность замыкаю на себя.

Плющом увиты каменные боги,
В зрачках пещер расплавлен зодиак.
Не в Мекку и не в Рим ведут дороги,
А в храм души, мой личный Чатыр-Даг.

***

                 Б. Кенжееву

Дрожащие, дражайшие, невидимые дали…
Горчичное, горчайшее я находил в деталях,
В набоковской усталости бродил чересполосицей,
Космическою малостью делился с мироносицей,
И падал, падал снежище на черную Москву –
Убогое убежище, где тесно, как в хлеву,
А растолкаешь – муторно. Под колокольный бзик
Стою коровой в ступоре, и сохнет мой язык.

***

Откуда вдруг такой красивый снег? –
Из фабрики безоблачных свиданий,
Где ангелы без всяких назиданий
В три смены перемалывают век,

И время второсортною мукой,
Оплаченное перстнем Соломона,
Ссыпается с конвейера сезона
На купола церквушки городской.

А городу нет дела до зимы,
Он, мышью опрокинувшись летучей,
Пьет кровушку поэтов невезучих,
Стихи переправляя на псалмы.

***

Вечер тих и фиалков,
Воздух в озеро льёт.
Две земные русалки
Здесь полощут бельё,
И на шатком причале,
Наблюдая закат,
О любви и печали
Две судьбы говорят.
Ну, а как же иначе
Отражаться в воде, –
Всё о бабьей удаче,
О мужьях да еде.
Стрекоча неустанно
О житейских делах,
Всю сметану тумана
Унесут в подолах.
А камыш всё запомнит
У студёной слюды,
И в стреле Ориона
Две качнутся звезды.



Близость родины. Ветер в лицо.
Дух, заверченный керченской пылью,
Выжигает стигматы на крыльях
Говорящих на русском птенцов.

Здесь не пышет барочной Москвой,
Мох античности ссохся до хруста,
На краю государства-Прокруста
Только ветер бузит штормовой.

***

Ты – пламя резных цикламенов меж словом и взглядом,
Я – гимн, воспевающий это нарядное поле.

Не веришь? Смотри, вот пчела пьет любовную влагу,
Стрекоз голубых эскадрилья идет на посадку,
Согнувшись в дугу, непомерно огромную ношу
Несет муравей в общежитие для утепленья.

***

Ничто предшествует Всему, тем утверждая верховенство
Над сущим. Так и белый цвет – источник разноцветных рек.
Ничто – оно итог Всему, и в этом круге – совершенство.
Я тоже вписан в этот круг. Я – совершенный человек.

Кроты – ударники земли, дельфины – дети океана,
И птицы – жители небес, – всё в круге продолжает бег.
Но если «Все – и есть Ничто» – не только парадокс коана,
То, постигая в этом смысл, я – всемогущий человек.

***

Плохо слушаю и шумно,
Слишком много говорю…
В одичалости бездумной
Одиночеством сорю.

Спел. Прощупываю звуком
Самодельный круг зеркал.
Эхо сдавленно и глухо
Мимо уха – на вокзал.

Каждый дворник – он в душе художник,
Только кисть немного подлинней.
На рассвете кремово-творожном
Он выходит в мир полутеней,

Он шлифует мерно тротуары
В мастерской вчерашней суеты.
Вся округа в легком пеньюаре
В этот час с художником на «ты».

Мастихин и тюбики – без нужды,
Если найден гибкий сухостой.
На земле чертя полуокружность,
Он грунтует город чистотой.

Кончается общинный человек –
Доверчивый, распахнутый, стыдливый.
Коллективистски щедрый и счастливый,
Наивно-чистый, словно первый снег.

Где пир семейных песен за столом,
Ночных гостей, калиток без запоров,
И долгих задушевных разговоров,
Разгоряченных кухонным теплом?

Кончается соборный имярек,
Теперь он сам и дьяк, и проповедник,
И вход в его пещерный заповедник
Проходит через шопинг и кэшбэк.



Вскипела первая строка,
За ней вторая.
Стихотворение-река
Течет из рая.
По белотелому листу
Бежит моторка,
Качая имя на борту –
«Гарсиа Лорка».
Блик, опрокинутый волной,
Скользит пилоткой,
И шепот горечи земной
Летит за лодкой.
А выше – дальний перезвон
Церквей Севильи,
Где ветер жертвенных времен
Целует шпили.
Там вспорот воздух голубой
Клинком агавы,
И смерть похожа на любовь,
А жизнь кровава.
А здесь (от строчки оторвись,
Взгляни на небо):

Страницы