Стихи

***

попробуй прочесть иероглиф
собственных угрызений совести
на трамвайном счастливом билете
и с ним пролететь над пропастью
косточкою от вишни
мантрой от рамакришны
сверхреактивным илом
крокусом шестикрылым
как мило
очаровательно пение бездны
сравнения неуместны
там глубоко во мраке
асимметричны знаки
созвездья трамвайной собаки

***

Собираем слов огарки
В ведра матерной молвы,
Разбиваем за ночь парки,
За день – вон из головы.

Ночь – и снова вещи, лица,
Коридоры, тупики.
Тропка узкая змеится,
Наводя на тайники.

Там, в отсутствие растений,
Соблюдая терренкур,
Мы выращиваем тени
Презираемых фигур,

Ходим, бродим по аллеям,
О безумии молчим…
Днем пред зеркалом немеем:
Сколько старческих морщин!

***

Крепок холод ночи,
Зябнет городок.
Бродит сон, охочий
До земных морок.

То в стекло подышит,
То вздохнет совой.
Тише, милый, тише,
Ткись, пока живой.

Не сгущайся тенью,
Не ищи уют,
Люди – не растенья,
Встанут и убьют.

Ты не в строках поэтов,
Не в сказаньях пророков,
Ты купаешься в собственной вечности,
Отрешенность аскета
С половодьем порока
Умещая в нули бесконечности.
Подметаешь соринки
Покаяний и лести,
И в екатеринбургских объятиях
Вырастают травинки
Тонких рук в поднебесье
И садов зеленеют квадратики.
И что мне до мгновений,
То тебе – до столетий,
Потому вавилонской царицею
В панораме осенней
И в зашторенном лете
Ты крапивными хлещешь ресницами.
***

Неистребимая жажда быть, все перепробовать и состояться,
Неизлечимая радость плыть и, повторяясь, не повторяться.
Эти сосновые церкви – двоюродный призрак из пепла былого,
Их голоса молодые – ножи с кровоспуском для бранного слова,
А над церквями – стада драгоценных драконов…

***

Погладишь мир, и он котом
Прижмется к телу, замурлычет,
А пнешь ногой – он не захнычет,
Царапнет по глазам потом.

Я мир кошачий, приласкав,
Вдоль шерсти глажу добрым словом…
Перевожу себя, слепого,
Через дорогу за рукав.

***

Как дышится в Оптиной пустыни,
Как молится здесь хорошо.
В лесу, на заснеженной простыни,
Я эту обитель нашел.

Здесь белобородое старчество
Творило, не зная греха,
Молитву как способ скитальчества
И чистое поле стиха.

В снегу монастырское кладбище,
Святые подвижники спят.
Отечество, крестное судьбище,
Как черен твой мраморный ряд. -

***
Над Чатыр-Дагом небо Ленинграда
И подмосковный дождик затяжной.
Любуюсь продолжением Эллады
И Византии древней сединой.

В галактике моих ассоциаций
Планета – не крупнее воробья,
И, сидя на траве цивилизаций,
Я вечность замыкаю на себя.

Плющом увиты каменные боги,
В зрачках пещер расплавлен зодиак.
Не в Мекку и не в Рим ведут дороги,
А в храм души, мой личный Чатыр-Даг.

***

                 Б. Кенжееву

Дрожащие, дражайшие, невидимые дали…
Горчичное, горчайшее я находил в деталях,
В набоковской усталости бродил чересполосицей,
Космическою малостью делился с мироносицей,
И падал, падал снежище на черную Москву –
Убогое убежище, где тесно, как в хлеву,
А растолкаешь – муторно. Под колокольный бзик
Стою коровой в ступоре, и сохнет мой язык.

***

Откуда вдруг такой красивый снег? –
Из фабрики безоблачных свиданий,
Где ангелы без всяких назиданий
В три смены перемалывают век,

И время второсортною мукой,
Оплаченное перстнем Соломона,
Ссыпается с конвейера сезона
На купола церквушки городской.

А городу нет дела до зимы,
Он, мышью опрокинувшись летучей,
Пьет кровушку поэтов невезучих,
Стихи переправляя на псалмы.

***

Вечер тих и фиалков,
Воздух в озеро льёт.
Две земные русалки
Здесь полощут бельё,
И на шатком причале,
Наблюдая закат,
О любви и печали
Две судьбы говорят.
Ну, а как же иначе
Отражаться в воде, –
Всё о бабьей удаче,
О мужьях да еде.
Стрекоча неустанно
О житейских делах,
Всю сметану тумана
Унесут в подолах.
А камыш всё запомнит
У студёной слюды,
И в стреле Ориона
Две качнутся звезды.



Близость родины. Ветер в лицо.
Дух, заверченный керченской пылью,
Выжигает стигматы на крыльях
Говорящих на русском птенцов.

Здесь не пышет барочной Москвой,
Мох античности ссохся до хруста,
На краю государства-Прокруста
Только ветер бузит штормовой.

***

Ты – пламя резных цикламенов меж словом и взглядом,
Я – гимн, воспевающий это нарядное поле.

Не веришь? Смотри, вот пчела пьет любовную влагу,
Стрекоз голубых эскадрилья идет на посадку,
Согнувшись в дугу, непомерно огромную ношу
Несет муравей в общежитие для утепленья.

***

Ничто предшествует Всему, тем утверждая верховенство
Над сущим. Так и белый цвет – источник разноцветных рек.
Ничто – оно итог Всему, и в этом круге – совершенство.
Я тоже вписан в этот круг. Я – совершенный человек.

Кроты – ударники земли, дельфины – дети океана,
И птицы – жители небес, – всё в круге продолжает бег.
Но если «Все – и есть Ничто» – не только парадокс коана,
То, постигая в этом смысл, я – всемогущий человек.

        …Синий буйвол, и белый орел, и форель золотая…
                Б. Окуджава

Двенадцать юрких золотых форелей
На мелководье, солнцем освещенном,
Резвятся, взбаламучивая скуку,
В песочнице блистающего мира.

Как филигранны фортели форелей,
Их пируэты, выверты, скольженье!
Размноженные брызгами и светом,
Они – сама танцующая Вечность,

***

Плохо слушаю и шумно,
Слишком много говорю…
В одичалости бездумной
Одиночеством сорю.

Спел. Прощупываю звуком
Самодельный круг зеркал.
Эхо сдавленно и глухо
Мимо уха – на вокзал.

Каждый дворник – он в душе художник,
Только кисть немного подлинней.
На рассвете кремово-творожном
Он выходит в мир полутеней,

Он шлифует мерно тротуары
В мастерской вчерашней суеты.
Вся округа в легком пеньюаре
В этот час с художником на «ты».

Мастихин и тюбики – без нужды,
Если найден гибкий сухостой.
На земле чертя полуокружность,
Он грунтует город чистотой.



Под звуки чваканья подошв
Взирает человек
На ледяной январский дождь,
Задуманный как снег.

На зонт, что просится в ремонт,
На крупных капель ртуть,
На сокровенный горизонт,
Задуманный как путь.

И всё, на что хватает глаз,
Ведет с ним разговор –
Пятиэтажек перепляс,
Автомобилей хор,

Всё говорит ему: «Гляди,
Живи, люби, струись!»,
И свет мерцает впереди,
Задуманный как жизнь.

Страницы